Александр Скульский: «У творческих людей нет табели о рангах»

Фото: Михаил Солунин/РБК

В искусстве вы прожили огромную жизнь, и дай вам бог продолжать в том же духе. Вам есть с чем сравнивать положение артиста и музыканта. Каково оно сегодня?

Очень разное. Каков музыкант – таково и его положение. Каков человек – таково его место. Каков его замысел – таков и результат.

Вы как себя чувствуете в нашем времени?

Я нахожусь как бы в двух измерениях. Первое – руководитель оркестра, который стал, каким я его осознаю. Второе – каков я сам в современном дирижёрском искусстве глобально. Если я оцениваю состояние оркестра, то сравниваю с тем, что было, и с тем, что нам предстоит сделать.

Ещё сравнительно недавно был у нас период массового отъезда музыкантов за рубеж. Некоторые неплохо устроились, хотя бывали разные случаи. Сейчас это прекратилось или продолжается?

Московские оркестры почти разом опустели, в Петербурге лучшие коллективы – тоже. В нашем оркестре массового исхода не было. Я связываю это с разумной кадровой политикой, творческой политикой, причем, не разрываю эти понятия.

Дело в правильных человеческих отношениях внутри коллектива. В свое время, когда у Мравинского (Евгений Мравинский – советский дирижёр – ред.) уехала большая группа оркестра, его вызвали в обком партии, несмотря на то, что он не был коммунистом. Спросили, почему от него уезжают? Он сказал: «Нет, это от вас уезжают».

Вы с Ольгой Томиной работаете здесь с середины 1960-х. Ольга Николаевна – властная, собранная, целеустремленная женщина. Вы – тоже непростой. Но проработали вместе 50 с лишним лет. Как это возможно?

Она не только такая, какой вы ее описали. Она обаятельна. Мы просто вместе делаем дело, которое любим, которое нам кажется важным не только для себя лично, но общественно значимым, важным для города, для искусства, для живущих вокруг людей. Когда делаешь такое дело, подчиняешь этой цели характер и все остальное. И поступки совершаются таким образом, чтобы цель достигалась, и достигалась по возможности без конфликтов, не травматично.

Ещё одно удивительное обстоятельство – в этом году за два дня с открытия продаж абонементов Нижегородской филармонии было продано целых две тысячи штук. Раньше казалось, что всё у нас с этим совсем плохо, ничего никому не нужно, не нужна серьезная музыка – все где-то там в сериалах. И вдруг такое внимание к симфонической музыке. А когда был юбилей, полторы тысячи людей не могли в зал попасть. Объясните, как это стало возможно.

Велик соблазн сказать, что всё так здорово, потому что я изумительно работаю, и Ольга Николаевна изумительно работает. Ну как не воспользоваться такой возможностью? Я – дирижёр, она – менеджер, и мы должны понимать, как реализовываются эти профессии. Если всё происходит верно, то и результат соответственный. Просто надо сказать с удовлетворением, что в нашем городе есть выбор, есть люди, способные сделать этот выбор, а результат – он вот такой.

В чем состоит политика оркестра и филармонии в целом? В чём их стратегия – то, как вы мыслите в этом мире?

Есть давно выработанные формулировки. Во-первых, оркестр должен соответствовать тем принципам и идеалам, которые достигнуты мировыми симфоническими коллективами к сегодняшнему дню, вчера – ко вчерашнему, завтра – к завтрашнему. Как трансформируется искусство, так должен трансформироваться и наш оркестр. Это задача жизни моей, для любого дирижёра – так же.

Во-вторых, мы должны соответствовать запросам, интересам и возможностям публики, нашей публики.

Наконец, в-третьих, это должен быть оркестр, который укоренен здесь. И это самое главное, поскольку во многих городах есть прекрасные коллективы, которые живут только за счет приезжих ресурсов. Вот эти три основы – незыблемы.

Когда к нам приезжали звезды – Рихтер, Ростропович, Мацуев – вы чувствовали в них элемент снобизма?

Никогда. Только высокую творческую задачу. А если бы вы знали, сколько раз я слышал, что у нас сыграно лучше! Нет табели о рангах во взаимоотношениях творческих людей. Настоящие музыканты не размечают друг друга по уровню. Они ставят цель – исполнение программы или конкретного сочинения, новое прочтение музыкального шедевра. Вот, что главное, а остальное вторично.

Вы уже упомянули о соответствии запросам. Публика изменилась? И если да, то в какую сторону?

Очень изменилась. Раньше это была публика любителей, которым приятно послушать знакомую, любимую, задушевную музыку, известную классику. Сейчас народ осведомленный, искушенный.

Многие московские режиссеры жалуются, мол, публика – дура, она пала, ей приходится угождать. А вы говорите, что выросла.

Наша – да. Публика большого зала Петербургской филармонии тоже изменилась, но она стала менее осведомленной. Она готова аплодировать уже не просто после каждой части, а в каждой паузе. И она не может сравнивать исполнение концертов Рахманинова теми великими пианистами, которые приезжали туда последние 10-15 лет. Наша публика очень внимательна, чутка и, я бы сказал, квалифицированно оценивает происходящее в зале.

Самое поразительное – не та часть людей, что организуется кассой, билетами. Ведь человек идет и покупает то, что он хочет купить, выбирает абонемент по своему вкусу. Но мы играем 60-й бесплатный благотворительный сезон. 25 концертов – и зал всегда заполнен или переполнен. Это около 30 тыс. слушателей. Вы бы видели, с каким вниманием они слушают каждое произведение и каждую программу. А ведь там есть и премьеры, совсем неизвестные вещи. Даже то, чего не знают, они воспринимают с доверием, открыв сердце, душу и разум.

А вы заигрываете с публикой?

Никогда. Но мы её уважаем. Мы делаем с ней общее дело – раскрытие музыки, общение через музыкальное сочинение. Это и есть общий процесс.