Лев Харламов: "Я не дам никаким цензурным вещам влиять на текст"

Лев Харламов (Фото: Михаил Солунин/РБК)

Как в Нижнем Новгороде сейчас обстоит ситуация с интересом к театру? Складывается впечатление, что в последнее время интерес вырос. Это связано с появлением новых площадок, новых лиц? Вы чувствуете, что зрителей стало больше?

Я чувствую, что расширение предложения, разнообразие его спектра, конечно, стало приводить в театр других людей. Причем, тех людей, которые раньше в театр не ходили. Потому что есть те, кому театр не интересен, потому что им ближе более простые вещи. А есть люди, которым театр не интересен, потому что они предпочитают более сложные вещи. И мне кажется, что вот эти люди, которым интересны более сложные вещи, чем существовавший до недавнего времени театр, они и стали приходить для того, чтобы размышлять. Не для того, чтобы развлекаться, а для того, чтобы думать.

У нижегородцев есть претензия к классическому театру: кажется,  что он застыл в прошлом, а сейчас если хочется классики, то в новом прочтении. Как вы думаете, эта ситуация изменится, или должны просто появиться другие площадки, на которых будет происходить что-то иное, более сложное и современное?

Я думаю, что это претензия не только к нижегородскому театру, это претензия вообще к репертуарному театру в России, а, может быть, и вообще к классическому театру в мире.

Последний спектакль, который я видел, это "Три сестры" в Пражском национальном театре. Я понимаю форму, которую они предлагают. Она очень интересная, очень яркая. Вершинин, например, похож на Энди Уорхола - это такие очень тонкие довольно далекие ассоциации. Всё это интересно по форме, но актёрский способ существования не попадает в эту режиссуру. Потому что способ существования все тот же, который мы все умеем, которому нас учили. То есть это психологический театр. И не ясно, то ли это режиссура не может справиться с Чеховым, то ли этот способ существования актерский не может попасть в эту режиссуру. Не ясно, где здесь нерешенный вопрос, но это очень сильный конфликт.

Я говорю об этом потому, что раньше мне казалось, что эта проблема существует только в нашей стране, но вот я понял, что существует она и в Чехии. С этой точки зрения, те театры, которые занимаются классическим репертуаром, абсолютно правы, они должны им заниматься. Это очень важно. Вопрос осовременивания выглядит со стороны, как "играние" классической пьесы в современных костюмах, в современных декорациях, но дело ведь не в этом. Дело в теме. Если я играю про сегодняшний день, тогда этот спектакль может быть современным. Важно - про что. Если я играю не про сегодняшний день, то не важно: Гамлет в джинсах, кедах или Гамлет в камзоле. Это не имеет никакого значения, ведь если я играю не про сегодняшний день, то этот спектакль никому не нужен.

Спектакль может быть интересен, если только зритель понимает, что этот спектакль про него. На основе какой драматургии он поставлен - это не имеет никакого значения. Однако работать с современной драматургией необходимо, потому что она-то точно попадает в сегодняшний день. Есть злободневная драматургия, которая не претендует на то, чтобы жить в веках, она претендует на то, чтобы существовать в течение сегодняшнего дня, может быть, года, дай бог, двух. И эти пьесы остросовременные, конечно, театр должен ставить.

Сложноповорачиваемый механизм - большой репертуарный театр. Ведь постановки в большом репертуарном театре - это серьезный бюджет, и кто-то должен принять ответственное решение "мы будем ставить вот эту пьесу, и эти несколько миллионов денег налогоплательщиков я выделяю на постановку этой пьесы". Может, здесь вопрос. А может, вопрос в театральной школе. Я, собственно, ради того, чтобы с этим вопросом разобраться и пошел преподавать и набрал курс.

Как вы оцениваете уровень и саму систему образования в Нижегородском театральном училище?

Впервые меня позвали в Нижегородское театральное училище для того, чтобы я поставил современную пьесу. Я поставил пьесу "Класс Бенто Бончева". И дальше я слушал от коллег, от старших коллег в первую очередь, бесконечные претензии о том, что это очень хороший спектакль, но это очень плохая пьеса. Причем, мы с этим спектаклем поехали на московский фестиваль "Твой шанс", куда до этого Нижегородское театральное училище не попадало в течение девяти лет. Туда отправляется заявка, а они выбирают, кого показывать. Тогда было отправлено порядка 260 заявок, они отобрали 17 спектаклей, и мы туда попали. Это было здорово.

Мне прилепили в Москве на лоб определенное клеймо, сказали, что я - режиссер, который занимается постмодернизмом, но скрывает его с точки зрения русского психологического театра, а что мне ещё делать, ведь я преподаю в Нижегородском театральном училище. Наверное, это правда: я постмодернистски мыслю. И опять же это вопрос школы. А какой другой способ существования есть, кроме русского психологического театра? Мы должны находиться в поиске, мы должны находиться в поиске на уровне школы.

Что касается фестиваля "Твой шанс", то на следующий год они отправили другую заявку, спектакль не попал, на следующий год еще одна заявка, спектакль не попал, а в этом году был спектакль, поставленный мной, новый, не на моем курсе, а на кукольном отделении. "Кафка. Превращение". И спектакль не отправили.

Мои отношения с Нижегородским театральным училищем колоссально испортились после того, как я набрал курс в качестве мастера вместе с Александром Сучковым в Москве. Чем дальше, тем хуже становились мои отношения внутри училища, внутри педсостава. Мне все время говорят, что педагогика - явление консервативное само по себе. И я прислушиваюсь к этому мнению, я понимаю, что в этом есть правда. Но я же вижу и результат. Я же вижу выпускников нашего училища, работающих в театрах Нижнего и других городов. Я вижу тот результат, который мы имеем. И поэтому мне, конечно, захотелось что-то изменить.

Первый спектакль на моём курсе - это "Калека с острова Инишмаан" Мартина Макдонаха. И не знаю, каков будет результат, спектакль могут принять, могут не принять - у нас система в училище. То есть он может идти на учебной сцене, а может и не пойти там.

Мне кажется, что в училище не все в порядке. Мне кажется, что система, существующая в московских и питерском вузах, то есть система мастерских - верна: там внутри есть своя этика, своя эстетика, свои принципы, свои цели и задачи, никто туда не лезет, а результат показывается на выходе. У нас же принципиально разрушается, пресекается попытка создать мастерскую, создать этот способ преподавания. Все должно быть одинаково. При этом курсы преподавателей очень сильно отличаются. Выпускники тоже отличаются. То есть мастерская как бы существует, но общая система направлена на разрушение этой идеи. Может, мы находимся на переходном периоде, и, может, действительно удастся эту ситуацию изменить. Просто мне хочется сделать это быстрее.

Тут еще, конечно, надо учесть, что это мой первый набор. Мне сразу хотелось каких-то очень мощных результатов. Но есть претензия и к самим студентам, и об этом можно говорить бесконечно. Есть какая-то штука с поколением тех, кому сейчас двадцать с небольшим минус и небольшим плюс. Это очень странные люди, которым почти всё очень интересно, но ровно на тот период времени, пока ты в них это вливаешь. Вот понимаю, что когда я это делаю, им интересно. Но как только мой поток заканчивается, они должны дальше работать самостоятельно, а интерес пропадает. Почему? Все отвечают одинаково: "Это все моя лень". То есть человек совершенно сознательно говорит о собственной лени, ему не стыдно, и это ответ на все задаваемые вопросы. В частности, поэтому мы пока не достигли результатов, которых хотели бы. При этом наша мастерская активно принимает участие в самых разных проектах в Нижнем Новгороде. Мои студенты очень востребованы. И все это происходит за пределами училища, поэтому есть определенная ревность. Есть желание училища замкнуться.

Какой театр хотят делать ваши выпускники?

Они не могут определиться. Они поначалу пошли во все нижегородские театры. Теперь, честно скажу, интерес к этому очень сильно упал. Они говорят абсолютно справедливые вещи о большинстве нижегородских театров и теряют к ним интерес. При этом они катаются в Москву, смотрят спектакли там. Ну и, конечно, то, что у Александра Сучкова и Жени Пыхтина возник проект под названием "ЦТМ", эта площадка, на которую пришли многие, те, кто занимался частными театральными инициативами и те, кто были так или иначе сгруппирован вокруг проекта "Драма_talk".

Ваша "Драма_talk" - это проект из зоны свободного эксперимента. На каком она уровне спустя столько лет?

Проект неожиданно превратился раскрученный бренд. Я не думал, что это будет настолько круто. Потому что когда его придумали Оля Лукинова и Саша Курицын, он должен был продлиться один сезон. Это должны были быть читки современной русской драматургии, чтобы познакомить нижегородцев направлением "Новая драма". И проект оказался очень успешным. В конце второго сезона мне предложили возглавить его как арт-директору. Тогда я спросил: "Правда ли, что штурвал у меня?" И тогда мы повернули в сторону европейской драматургии.

Читка - это совершенно точно новый формат существования драматургии. Театр - огромная машина, которая трудно поворачивается. Спектакль - это сложная вещь, большое количество людей, огромное количество средств. И не важно, большой это театр или это маленький театр. Это все равно очень сложный процесс. Читка требует гораздо меньшего. При этом у нас читки, как заявлено в названии, находятся между текстом и театром, соответственно каждый режиссер решает для себя, находится ли он ближе к тексту или ближе к театру. На этом пути он может выбрать абсолютно любую точку. Именно то, что у режиссера есть возможность найти точку на этом пути, дает своеобразие нашему проекту. Может быть, дело в эскизности этих читок.

Я считаю, что у нас в этом сезоне не было ни одной даже похожей на неудачу читки. Всё было настолько разное и настолько фантастически прекрасное! Если в первом сезоне не ясно было, как организовывать обсуждение: люди либо начинали ругаться, либо не знали, что сказать, и это говорилось странным языком, не складывалось в разговор, то сегодня это стало получаться, потому что люди стали научаться разговаривать об этом, стали смело высказывать свое отношение, стали открываться. И вот этот диалог между людьми, причём, между людьми 60+ и 20-, несет в себе феноменальную ценность, потому что это честный разговор.

К вопросу о выборе темы. Слово "цензура" в последнее время стало возвращаться в обиход. Началось, пожалуй, с "Тангейзера". Сами театральные и кинодеятели стали чаще высказываться на общественно-политические темы. Вы чувствуете, что в коллективах появилась оглядка на это?

Я чувствую, что во мне появилась оглядка на это. И это страшно, что у меня в голове она есть. Тот спектакль, который я сейчас делаю - "Калека с острова Инишмаан", это пьеса 1996 года, которая поставлена огромное количество раз. Это самая ставящаяся пьеса Макдонаха. Все уже спокойно говорят о том, что это классическое произведение. А я, когда её делаю, думаю о том, не задеваю ли, не оскорбляю ли я чувства верующих. И начинаю сглаживать эти места. А в тексте ведь, правда, нет ничего страшного. Конечно, я не убираю ни одного слова из пьесы. Конечно, если мне начнут предъявлять претензии, я закрою спектакль, я не выпущу его. Я не дам никаким цензурным вещам влиять на чужой текст. Себя я уже не могу защитить.

А ещё это последнее явление - запрет пропаганды суицида - это полный "привет". Я понимаю, что сейчас этого будет все больше и больше. Более того, этот вопрос толерантности очень важен. Если я агрессивно настроен против чего-то, то я не имею права требовать признания каких-то моих религиозных позиций, каких-то моих других моих особенностей. Это понятная банальная формула про то, что моя свобода безгранична, но она заканчивается там, где она нарушает свободу другого человека. Но это именно то, чего мы пока в России никак не можем понять. Причем, в Нижнем Новгороде это сильнее, в Москве меньше, но в Москве это тоже есть.

К чему это приведет?

Будет все скучнее и скучнее. Но если ты независим... На самом деле, проблема не во внешнем мире, а внутри человека. Если то место, где ты ставишь спектакль, не разрешает тебе делать то, что ты хочешь, встань и выйди. Поставь спектакль в другом месте. Вообще не ставь спектакля. Потому что, конечно, свобода дороже. Если ты хочешь бабла, тогда другое дело. Потому что "бабло побеждает зло". Мы, наверное, придем к какой-то выхолощенности. Все как-то очень сглаживается. Я боюсь, что это так, как бы смелы мы ни были в одиночку. Но дело в нашей связанности, ансамблевости театра, повязанности очень многих людей в одном процессе. Я как режиссер ставлю спектакль, отвечаю за всех людей, которые работали со мной. Они не виноваты в том, что есть какое-то высказывание, которое я обязательно хочу донести до зрителя, и которое меня просят закрыть, и я это не буду делать, я закрою спектакль. А они-то пахали несколько месяцев. Здесь все непросто.