Александр Румянцев: "Сейчас рак перестаёт быть фатальным заболеванием"

Александр Румянцев (Фото: Михаил Солунин/РБК)

Насколько велик на сегодняшний день в России уровень детской онкологической заболеваемости по сравнению с другими странами мира?

Мы относимся к европейской популяции, соответственно, заболеваемость такая же, как в Европе – 15 человек на 100 тыс. детского населения. Или 150 человек на 1 млн детей. Поскольку у нас [в России] чуть больше 18 млн детей, легко подсчитать, сколько пациентов первично заболевает в год – до 4 тыс. человек.

С тех пор, как стали проводиться исследования в области онкологии, нет единого мнения среди врачей, учёных, экспертов о происхождении этого заболевания. По крайней мере, я так понимаю. Называются генетика, экология, образ жизни и др. У нас в Нижегородской области не самая лучшая экологическая ситуация – это всем известно, ведь есть Дзержинск, где расположен химический кластер, и наблюдается довольно тревожная ситуация в плане онкологии. Насколько важна окружающая среда и быт для того, чтобы не заболеть?

Я бы сказал, что онкологические заболевания связаны со многими причинами. Есть модели, на которых продемонстрирована наиболее высокая частота возникновения онкологических заболеваний: ионизирующее излучение, воздействие самых разнообразных химических токсинов, определенные виды вирусов, которые также способны вызывать развитие опухолей. Но я бы сказал, что современная наука в этой области считает, что все эти причины приоткрывают организму возможность ответить необычно: если обычные клетки погибают, выполняя служебные обязанности, то опухолевые клетки в связи с нарушением их генома не погибают, а начинают размножаться на уровне поломки, заполоняя при этом организм человека. Опухоль представляет собой клеточную популяцию, в которой нарушена дифференцировка и политерация. Когда нарушается дифференцировка, образуются доброкачественные опухоли, например, бородавки или папилломы. Поэтому в основе высокого уровня заболеваемости (особенно у взрослых людей) лежит увеличение продолжительности жизни. А у детей этот уровень достаточно стабилен.

Недавно читал исследование социологов, которые изучали страхи населения России. Выяснилось, что один из наиболее распространённых – страх заболеть раком и СПИДом. Хотя, как мы знаем, наиболее частая причина смерти в нашей стране – это кардиологические заболевания. И, тем не менее, люди буквально боятся произносить слово "онкология" вслух – я это по себе знаю. Насколько россияне находятся под влиянием стереотипов о таких заболеваниях? Как часто они опускают руки, узнав диагноз?

Как врач хочу сказать, что сейчас рак не является фатальным заболеванием. В Российской Федерации выздоравливают около 80% детей, заболевших онкологией.

Это очень большая цифра.

Конечно. Причем, дети болеют такими видами этого заболевания, которые отличают циркуляция метастаз, то есть, фактически, пятая стадия рака. Это гемабластоза, лейкемия, лимфома, гистеоцитозы, лимфома Ходжкина и т.д. Всё это болезни кроветворной иммунной системы. На втором месте по частоте у детей – это опухоли центральной нервной системы и головного мозга. Так вот, например, при глиобластоме выздоравливает 70% детей.

Это много. Но вот в чем вопрос – есть Москва и Санкт-Петербург, где находятся крупные центры, клиники, специалисты вашего уровня, а есть все остальные города, в том числе и Нижний Новгород. Поэтому существует устоявшееся мнение, что если вдруг что-то случилось, то нужно ехать в Москву или сразу за границу. Насколько высок сейчас в России уровень борьбы с онкологией? Можем ли мы соперничать с Израилем, Германией, Америкой?

С Израилем мы даже не соревнуемся – мы лучше на порядок. В России 84 центра нашего профиля – в каждом регионе есть такой. Они находятся на базах монопрофильных детских больниц. И мы все объединены едиными стандартными протоколами лечения больных. Это значит, что, например, пациент с острой лимфобластной лейкемией – самым частым онкологическим заболеванием среди детей – лечится в нашем федеральном центре в Москве и в областной детской больнице в Нижнем Новгороде одинаково. И мало того, что у нас одни и те же стандарты – мы 25 лет ведем кооперированные многоцентровые проспективные исследования, которые включают селекцию пациентов и селекцию врачей.

А как же быть с руками? Ведь врач – это, прежде всего, его руки.

Я бы сказал, что это бытовой подход. Доктор – это мозги. Мы 25 лет назад начали эту программу, и в настоящий момент 56 субъектов федерации, а также Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Узбекистан и Армения являются участниками этого кооперированного исследования.

Получается, вы мультиплицировали эту технологию.

Конечно. Мы её именно технологией как таковой и сделали. Мы являемся участниками одного лечебного процесса, что позволяет нам в течение года "крутировать", как мы говорим, в этот протокол примерно 1200-1400 пациентов. Что это означает? Это означает, что в течение трёх лет мы набираем группу пациентов (порядка 3-4 тыс. человек), потом останавливаем этот протокол и наблюдаем, каковы его результаты. Через 5 лет после окончания лечения мы можем сказать, что у этих ребят есть такой-то шанс выздоровления. К сожалению, это не ситуация острой помощи, это не героизм. Героизм, как вы сами знаете, бывает тогда, когда есть проблема. Когда же проблемы нет, то это текущая, постоянная работа с пациентами. Но важно сказать, что у всех пациентов в России есть доступное лечение, потому что вслед за этой работой мы уплотнили тарифы ОМС, нашли деньги, чтобы все находящиеся в этом стандарте дети получали адекватное лечение.

Очередей нет?

Нет, очередей для этого протокола нет.

Существует мнение, что если случилось такое горе, то на лечение бросаешь буквально всё, отдаёшь последнее, но всё равно оно стоит каких-то сумасшедших денег. У кого-то они есть, у большинства – просто нет. А потом ещё реабилитация, которая тоже требует затрат, и т.д. И вот мы включаем телевизор и всем миром с помощью СМС спасаем ребёнка. Или проводим благотворительные марафоны. Все телеканалы этим занимаются – и федеральные, и региональные. Насколько проблема финансовой невозможности родителей спасти своего ребенка существует в России?

Вы затронули сразу несколько вопросов. Начну с того, что мы приветствуем любую помощь, потому что во всём мире, включая самые дорогие страны, например, США, где затраты на здравоохранение превышают валовый национальный доход России, существуют благотворительные фонды и организации, которые собирают деньги для определённых нужд. Так, знаменитый St. Jude Hospital в Мемфисе существует только на благотворительные средства – несколько миллионов американцев регулярно перечисляет какие-то деньги, чтобы пациенты этой больницы жили. То же самое и у нас, правда, культуры сбора средств у нас нет. Например, мы много лет работаем с фондом "Подари жизнь" Чулпан Хаматовой и Дины Корзун. Этот фонд собирает около 2 млрд руб. в год и расходует их на определённые нужды, и мы являемся одним из их потребителей.

На что идут эти деньги? Мы активно ведём трансплантацию костного мозга детям с заболеваниями онкологического профиля, делаем более 200 таких пересадок в год, причем, основная их часть – неродственные. Для этого нужны доноры. Поскольку собственная донорская служба России слабая, мы работаем с немецкими банками доноров и через них имеем доступ к общемировой службе доноров. Весь забор и доставка материала из-за рубежа оплачиваются благотворительными фондами. Всё потому что страна не оплачивает заграничные запросы.

Что же касается газет, телеканалов, которые собирают средства под конкретных людей, это своего рода долг каждого человека. Но есть и те организации, которые собирают деньги под идеологию – чтобы лечение было доступно одновременно большему количеству пациентов.

Много в России таких организаций?

Много. Наиболее активно работают с нами, как я уже сказал, фонд "Подари жизнь", "Благотворительный фонд Константина Хабенского", "Национальное единство" и целый ряд менее крупных фондов. Есть пациентские организации, которые поддерживают и учёных, и специалистов. В конце концов, есть бизнес, также поддерживающий инновации в области науки – ему легче научить человека орудовать ложкой, чем его кормить.

Я правильно понимаю, что в России тема благотворительности в последнее время становится всё понятнее для людей, которые всё активнее жертвуют средства?

Вы правильно понимаете. Но есть некоторые детали, на которые мне бы хотелось обратить внимание. В 1994 году ещё во времена Ельцина был принят закон о благотворительности. Как и в случае с конституцией, за образец был взят американский пример. В этом законе, как и во многих его аналогичных западных вариациях, говорится, что человек или организация может передать свой доход в благотворительный фонд для различных акций (особенно в образовании и здравоохранении) и за счет этого лишается налогов на эту опцию.

Когда этот закон только появился, у меня не закрывались двери – ко мне приходили очень серьезные люди и заявляли о своей готовности вложить деньги. Но буквально через месяц вышел подзаконный акт, который ограничил безналоговое внесение средств пятью процентами. Естественно, многие российские предприниматели из этого поля вышли, и мы долгое время использовали наши контакты с зарубежными бизнесменами, которые вкладывали деньги в российских детей. Но сейчас мы готовы к тому, чтобы подвигнуть нашу Госдуму к тому, чтобы пересмотреть этот закон. Вы себе не представляете, какие средства могут быть вложены!

Приведу пример. Игорь Иванович Сечин (глава "Роснефти" – ред.) поддержал проект, который проводят наши специалисты в области лечения больных лейкемией с помощью иммунотерапии антителами, так называемыми КАР-клетками. Это уникальный опыт – их можно обучить борьбе с опухолевыми клетками, и они живут долго – до трёх лет. После введения эти вооружённые клетки делятся и постоянно уничтожают опухоль. Гениальная вещь! Несколько недель назад Food Drug Administration – регулирующая компания в США – разрешила использование этой технологии. Это очень дорого с точки зрения покупки. И Сечин из личных средств профинансировал эту работу у нас в России – это стоило 268 млн на три года. Наши молодые сотрудники уже произвели КАР-клетки, и мы надеемся, что первый российский больной в ближайшее время начнёт получать лечение в таком варианте.

Говоря о детской онкологии, нельзя обойти вниманием тему родителей – их роль в этой истории принципиально важна. Что нужно делать именно им, если вдруг с их ребёнком произошло такое несчастье? С чего начинать, куда идти?

В Москве мы фактически организовали у себя клинику формата "мать-дитя". Любой ребёнок, страдающий априори смертельным заболеванием, должен находиться со своей семьёй. Мы работаем только втроём: мама, ребёнок и врач. На этапе стационарного лечения мы информируем маму обо всех деталях, которые есть. Она находится с ребёнком и в стационаре, и в реанимации, и даже может выйти в операционную, чтобы быть рядом с ним. Причем, это может быть не только мама (хотя в 75-85% это она), но и папа или бабушка, или дедушка – разные бывают семьи. Могу сказать, что для того, чтобы завоевать [доверие] ребёнка и получить хороший результат, нужно использовать технологию Карнеги в общении с мамой. Она должна быть убеждена, что врач открыт, что он советуется с ней по любому поводу и делает наряду с ней всё самое лучшее. Но главное – и мама обучается тому, как нужно вести ребёнка в течение этих пяти лет с момента начала лечения, которые он наблюдается у нас. Это очень важно.

Четыре года назад мы при поддержке президента России открыли первый в стране реабилитационный центр для детей, выздоровевших от рака. Каждый год в этом центре под Москвой находятся 2500 детей и членов их семей из 85 субъектов федерации. Это уникальное место: там представлены все виды реабилитации, которые мы осуществляем.

Расскажу лишь об одном из них, но он стал своего рода очень узнаваемым нашим брендом – мы организовали школу для детей, больных раком. В отличие от взрослого, который реабилитируется, выходя на работу, у ребёнка таким местом является школа. Он развивается, не может отставать, поэтому мы вместе с выдающимся российским педагогом Евгением Ямбургом мы организовали сначала две школы, а потом ещё одну – которая может заниматься с ребёнком онлайн. Там такие возможности, что, как говорится, Пушкин и его Лицей отдыхают. Мы уже три года сдаём ЕГЭ. В этом году одна из наших подопечных – девочка из Волгограда, страдающая остеосаркомой, – получила золотую медаль и поступила в московский вуз.

Дети учатся абсолютно адекватно школьной программе. Но когда ребёнок выписывается, с гаджетом приезжает к себе в деревню и идёт в обычную школу со справкой, что он всё это время учился, ему говорят, что это в Москве есть такие возможности, а здесь их нет, и ваш случай – это надомное образование, потому что вас «допускать в школу нежелательно». Ребёнок, разумеется, плачет, пишет письмо учителям нашей школы, а те отвечают, что нет никаких проблем – учись у нас онлайн: мы тебе даём задания, ты отвечаешь. Мы добились того, чтобы Министерство образования РФ ввело позицию тьютора – помощника учителя. Пока ребёнок учится, мама проходит своего рода "курс молодого бойца": получает диплом государственного образца и официально является лицом, сопровождающим ребёнка в его образовании.

Когда мы организовали эту школу, вице-премьер Ольга Голодец провела на нашей площадке совещание министров образования субъектов федерации, и процесс пошёл. Сейчас у нас уже десять центров: во Владивостоке, Хабаровске, Красноярске, Воронеже и других городах. Кроме того, организуются вновь ещё шесть центров.

А в Нижнем Новгороде будет?

Будет. Я говорил во время своего визита в ваш город, что образование готово к этому, теперь должны к этому подготовиться медики. Они должны понимать, что такая академическая реабилитация является самым важным компонентом для ребёнка, который сохраняет его нейрокогнитивную функцию в полном объеме и даёт выполнить индивидуальную траекторию его развития. Это очень важно. И здесь опять же главную роль играют родители – они должны видеть, что во всех аспектах мы являемся опорой семьи.